Как писать о Париже? Пишут по-разному. Можно порассуждать о недостатках
парижан и собачьих безобразиях на тротуарах, как это сделал британец Стефан
Кларк. Можно найти какой-то промежуточный вариант. Мне же, к счастью,
более по душе бескомпромиссное определение Эрнеста Хемингуэя: «Париж —
это праздник, который всегда с тобой».
ХЕМИНГУЭЙ, САД ТЮИЛЬРИ И ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ
Магию этого города объяснить невозможно, как невозможно объяснить, что
такое любовь. Романтизм Парижа растворен в воздухе. Понимаешь, что Париж
это колоссальная концентрация всех видов искусств от архитектуры и живописи
до парфюмерии и кулинарии.
И все же, как писать о Париже? Думаю, будет наиболее правильным правдиво
рассказать личную историю погружения в этот феномен. Рассказать, не
повторяя путеводители и не претендуя на полноту. Пусть повествование будет
субъективным, очень личным, но именно в этом его ценность.
Пожалуй, Хемингуэй и вдохновил меня посетить Париж вторично. Впервые мы
были там с женой в 2006 году. На этот раз я пригласил в попутчики подросшего
четырнадцатилетнего внука Костю. Он был великолепным, деятельным помощником. Быстро разобрался в непростом парижском метро. Ему я перепоручил карту: задавал цели пешей прогулки, а он, как штурман, прокладывал маршрут. Костя — юноша практически без недостатков, если не считать его увлеченность кока-колой и необъяснимую неприязнь к старым женщинам, которых он считает, возможно, не без оснований, очень вредными.
Вернёмся к Хемингуэю. Вот строки из его автобиографического посмертно
изданного романа «Острова в океане»: «Я катил тебя (сына. — Г.Н.) через
улицу от «Клозери де Лила», мимо фонтана с бронзовыми конями, и с рыбой, и
с русалками по длинным каштановым аллеям, где играли французские
ребятишки, а их няньки сидели на скамейках вдоль посыпанных гравием
дорожек».
Мне захотелось пройти этим маршрутом. Не только этим, но и побывать в
других местах, связанных с Папашей Хэмом. Так появилась идея, для
осуществления которой, кроме всего прочего, требуется здоровье, крепкие
ноги и склонность к мужественному романтизму.
И вот позади непростой перелет до Парижа с пересадкой в Праге, трансфер от
аэропорта Шарль-де-Голль до отеля с разговорчивым русским шофером. Отель
я выбирал долго и тщательно, руководствуясь, кроме цены, его степенью
приближения к Опере Гарнье — традиционному месту сбора туристов.
Остановился на трехзвездочном отеле «Корона Опера» вблизи пересечения
Больших бульваров с улицей Монмартр. Надо сказать, что и эта улица, и
одноименный бульвар имеют лишь косвенное отношение к холму Монмартр
— он сравнительно далеко от этих мест. Хорошо, что ближайшую станцию
метро переименовали в Grands Boulevards, а то был бы полный перебор.
Отель компактный, есть мини-лифт, но мы всегда поднимались в свой
двухместный номер на втором этаже по узкой винтовой лестнице, застеленной
ковром. Номер небольшой, но идеально чистый. В нем есть все, что требуется
для отдыха, а большего и не требуется. Главное достоинство отеля — его
расположение: пешком до Оперы — не более пятнадцати минут, до Лувра —
чуть больше двадцати пяти.
Вечером в день приезда была назначена экскурсия по ночному Парижу с
посещением второго яруса Эйфелевой башни. Дожидаться начала экскурсии в
номере отеля — преступление, в Париже каждый час дорог. Поэтому бросили
вещи в номере, перекусили в ближайшем кафе блинами с пастой «Нутелла» и в
путь по Большим Бульварам, Авеню Опера до Лувра и сада Тюильри.
Читаем у Хемингуэя («Праздник, который всегда с тобой»): «Обратно мы шли в
темноте через Тюильри и остановились посмотреть сквозь арку Карусель на
сады, за чопорной темнотой которых светилась площадь Согласия, и к
Триумфальной арке поднималась длинная цепочка огней».
Всматриваемся с Костей вдаль через арку Карусель, и я рассказываю ему про
замечательную достопримечательность Парижа — историческую ось. Говорю,
что она начинается от Лувра, проходит через арку Карусель, пересекает сад
Тюильри, площадь Согласия с Луксорским обелиском, далее следует по
Елисейским полям и замыкается вон там, на удалении почти в семь километров, Большой аркой Дефанса. Но это еще не всё. В разных источниках можно встретить упоминание о том, что на этой же линии есть еще одна арка в Милане, названная Хэмом Сермионской.
Тюильри — щедрый подарок Парижу мудрыми французами, не пожелавшими
застраивать двадцать пять гектаров дефицитной земли в центре города. На
этом пространстве Андре Ленотр, любимец Людовика XIV, создал образец
паркового искусства, сохранившийся до наших дней.
Мы углубляемся в сад, фотографируем копии античных статуй, затем находим
около фонтана два свободных металлических стула и присаживаемся
отдохнуть. Над фонтаном кружат чайки. Со стороны сада, где расположены
аттракционы, доносится визг девчонок. Ветер срывает с головы нашего соседа,
скорей всего выходца из Северной Африки, легкую шляпу и бросает её в чашу
фонтана, где она быстро тонет. По небу бегут темные клочья облаков, много
удивительно чистого воздуха и неяркого света, вокруг гармония и рукотворная
красота. Кажется, мог бы так сидеть бесконечно долго, наслаждаясь покоем, но
надо возвращаться на площадь Опера — там начало ночной экскурсии.
На площади людно. Перед зданием оперы самодеятельный смуглый певец
дает сольный концерт под электрогитару. Многочисленные слушатели
расселись на ступенях, активно участвуют в действе — подпевают, отбивают
такт, иногда спускаются вниз к певцу и кладут в открытый футляр купюры.
В толпе на площади снуют милые, улыбчивые девушки с блокнотами в руках.
Оглянулся — одна из них уже берет «интервью» у Кости. Мой несколько
смущенный внук доверчиво диктует ей фамилию, имя, отчество, домашний
адрес и другие анкетные данные. Девушка протягивает ему авторучку и просит
подписать какую-то «петицию». Здесь вмешиваюсь я — решительно беру внука
за руку и веду его на другую сторону улицы. За спиной слышим: «Рюс! Рюс!»
Не оборачиваясь, уходим.
К числу многочисленных искусств, сконцентрированных в Париже, надо отнести
и древнее искусство мошенничества. Подпиши «петицию» — будут требовать
«пожертвование». Не исключено, что за время беседы с милыми девушками
тебе очистят карманы. Так что экзальтация и упоение Парижем не должны
усыплять вашу бдительность.
Посещение Эйфелевой башни во второй раз уже не вызвало прежних эмоций,
хотя с удовольствием полюбовался еще раз видами вечернего Парижа с
высоты второго яруса.
Костя доволен. Много фотографирует, покупает сувениры. Он у нас
«верхолаз», а я благодарю Бога, что внук не требует от меня посетить еще и
третий ярус: совсем не хочется подниматься на эту высоту, продуваемую
сильным, холодным ветром.
Спускаемся вниз и на Марсовом поле дожидаемся включения иллюминации
Эйфелевой башни. Парочки сидят на траве, пьют вино. Многочисленные
чернокожие коробейники бродят со связками силуминовых башен,
обращаются к прохожим, предлагают свои, никому не нужные поделки. Другие
жонглируют бутылками с минеральной водой, пытаются продать их по одному
евро за штуку. Жалкий бизнес, и непонятно, умеют ли эти люди, а главное,
хотят ли, делать что-то другое, полезное.
За прошедшие восемь лет со времени нашей последней поездки в Париже
сильно возросло количество иммигрантов — иностранцев, не имевших при
рождении французского гражданства. Париж изрядно «почернел» — на улицах
существенно прибавилось число «лиц африканского происхождения». Я
неслучайно применяю такое политкорректное определение. Слово «негр» в
Париже звучит как оскорбление расистского характера, и за его употребление
могут привлечь к ответственности.
Возвращались после экскурсии в отель пешком по Большим Бульварам.
Говорят, в центральных районах Парижа ночью безопасно. Похоже, что так оно
и есть на самом деле — пока безопасно.
ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ САД И МОНПАРНАС
А потом было утро. Предстояло совершить пеший поход в Люксембургский сад
и на бульвар Монпарнас — им уделено много внимания в книгах Хэма.
После завтрака в отеле добираемся до Лувра уже освоенным путем
и выходим на набережную Тюильри к мосту Карусель. Здесь был Хэм со своей
«первой и лучшей из жен» Хэдли после удачного выигрыша на скачках
(«Праздник…»):
«К этому времени мы вышли из ворот Лувра, перешли улицу и, остановившись
на мосту, облокотились на парапет и стали глядеть на реку».
Постоять на том старом мосту Карусель у нас не получится — он перестал
удовлетворять возросшим требованиям и вместо него в 1935—1939 гг. был
построен новый мост со смещением на несколько десятков метров вниз по
течению. По мосту переходим на противоположный берег и поворачиваем
налево, следуя сначала по набережной Вольтера, затем по набережной
Малакэ. Здесь любил гулять Хэм в перерывах между работой, здесь он общался
с букинистами:
«Я отправлялся гулять по набережным, когда кончал писать или когда мне
нужно было подумать. Мне легче думалось, когда я гулял, или был чем-то
занят, или наблюдал, как другие занимаются делом, в котором знают толк…
От этого лотка около «Серебряной башни» и до набережной Великих
Августинцев не торговали английскими и американскими книгами. Зато
дальше, включая набережную Вольтера, было несколько букинистов,
торговавших книгами, купленными у служащих отелей с левого берега
Сены…» («Праздник…», рассказ «Люди Сены»).
В интернете можно отыскать великолепные рисунки чешского художника
Тавика Франтишека Шимона (1877—1942), которые могли бы служить
замечательными иллюстрациями к этим строкам. На одном из них можно
увидеть букинистку, читающую газету. Возможно, это та приятельница Хэма, с
которой он беседовал о книгах. Тяжелые деревянные ящики с книгами
расставлены на парапете набережной, дамы в длинных платьях и господа
рассматривают книги. Место узнаваемое — вдали виден собор Нотр-Дам.
Костя изучает карту и принимает совершенно правильное решение дальше
следовать по улице Сены: по ней можно выйти, никуда не сворачивая, прямо к
воротам Люксембургского сада. Улица средневековая, узкая и пустынная. По
обеим её сторонам небольшие художественные галереи, и первая мысль: как
выживают они здесь, на безлюдной улице. Оказывается, вполне достойно.
Обращаемся к «Празднику…» и находим слова, сказанные Хэдли: «Давай
пойдем по улице Сены и будем заходить во все лавки торговцев картинами и
рассматривать витрины магазинов».
Лавки существовали и в начале двадцатых годов прошлого века, и значительно
раньше. Выходит, есть состоятельные покупатели, и выручка от продажи
картин позволяет содержать продавцов и платить за аренду помещений в
центре города.
У этой узкой и, как будто, забытой улицы славная история: по улице Сены
бежал д’Артаньян со шпагой, погнавшись за Рошфором. О ней с восторгом
вспоминает писатель и кулинар Петр Вайль: «Это Франция, и каждый день к
семи утра, как на дежурство, выходил я на улицу Сены, вступая в длинные
беседы с мясниками, зеленщиками, рыбниками при помощи слов на доступных
нам языках, включая ангельские, рисунков, жестов, мимики, мата» («Гений
места»).
На улице Сены последние годы жил Марчелло Мастрояни. Здесь он и
скончался в возрасте семидесяти двух лет в 1995 г.
Наконец, мы достигли желанной скамьи в тенистом уголке Люксембургского
сада рядом с фонтаном Медичи. Где-то здесь главный герой романа «Острова
в океане» Томас Хадсон (читай сам Хэм) перед закрытием сада стрелял из
рогатки голубей на пропитание и прятал их под одеяло в детской коляске сына.
Отдохнув, любуемся фонтаном Марии Медичи в тени огромных платанов и
движемся в центр сада. Позади Люксембургский дворец, где заседает Сенат
Франции. В фонтане детишки с шестиками пускают парусные кораблики. Здесь
же утка с двумя крохотными утятами смело подплывает к посетителям в
надежде на подачку. Огромные, буйно расцвеченные клумбы прекрасно
сочетаются с низко подстриженной зеленью газонов и дорожками,
посыпанными белым гравием. Прямо на дорожках в деревянных кадках
установлены огромные пальмы. Справа, вдалеке, за кромкой деревьев, как
одиночный зуб, торчит башня Монпарнас.
Солнечно и жарко. Стремимся укрыться в тени деревьев и оказываемся на тех
длинных каштановых аллеях, по которым когда-то шагал с детской коляской
двадцатипятилетний Хэм, высокий красавец, примерный семьянин. Не знал
еще тогда будущий нобелевский лауреат, что в его бурной и полной
приключений жизни осталось всего тридцать семь лет, что будут у него четыре
жены и три сына.
На южной оконечности длинной главной аллеи встречаем фонтан «с
бронзовыми конями, и с рыбой, и с русалками» — фонтан «Обсерватории».
Своим названием он обязан тому обстоятельству, что расположен на
Парижском меридиане — линии, проходящей от Люксембургского дворца по
главной аллее сада до обсерватории. Любят, однако, парижане эти мистические линии: то историческая ось, то парижский меридиан.
Переходим улицу и на углу бульвара Монпарнас оказываемся перед увитой
плющом скромной верандой с неброской вывеской «La Gloseri des Lilas» —
любимое кафе Хэма:
«Когда мы жили над лесопилкой в доме сто тринадцать по улице Нотр-Дам-де-Шан, ближайшее хорошее кафе было «Клозери-де-Лила»,— оно считалось одним из лучших в Париже… Работать можно было бы и в других кафе, но до них было не близко, а это кафе стало моим родным домом» («Праздник…»).
Я взволнован встречей: нет нужды перечислять всех, однако сколько великих
людей, писателей, художников, политиков побывало за сто лет на этом
культовом пятачке парижской земли!
Заходим на веранду. Обедать еще рано, хочется передохнуть и что-то выпить.
Садимся за небольшой круглый столик и фотографируем знаменитую
бумажную скатерть с многочисленными записями, рисунками и автографами
именитых посетителей. Подходит официант, и тут я сознаю, что, увлекшись
фотографией, мы допустили досадную оплошность: желая заказать только
напитки, заняли сервированный для обеда стол. Извиняемся и меняем место.
Сидим за другим столом. Костя через трубочку потягивает свой любимый
напиток из бокала с долькой лимона и кубиком льда, я маленькими глотками
пью крепкий кофе, рассматриваю помещение, многочисленных посетителей и
не понимаю, как в таких условиях можно было написать «Фиесту».
Отдохнув, продолжаем путь по бульвару Монпарнас и на его пересечении с
бульваром Распай видим дом, который, подобно кораблю, острым носом
упирается в перекрёсток. На фасаде большими золотистыми буквами надпись
«Le Rotonda». Это другое, пожалуй, даже более знаменитое, чем «Лила», кафе
«Ротонда». О нем ревниво писал Хэм:
«Завсегдатаи кафе «Купол» и «Ротонда» никогда не ходили в «Лила»… В те дни
многие ходили в кафе на перекрестке бульваров Монпарнас и Распай, чтобы
показаться на людях, и в какой-то мере эти кафе дарили такое же кратковременное бессмертие, как столбцы газетной хроники» («Праздник…).
Решаем обедать здесь. Усаживаемся в небольшом зале, плотно уставленном круглыми столиками под белыми скатертями. Интерьер богатый: диваны и кресла отделаны пурпурным бархатом, стены — под дерево светлокоричневого цвета. Дешевое кафе превратилось в фешенебельный ресторан.
Когда-то здесь обитала нищая художественная богема: Пикассо, Шагал,
Кандинский, Аполлинер, Модильяни, Сутин. Здесь в 1910 г. пересеклись пути
двадцатилетней Анны Ахматовой и Амедео Модильяни. Как напоминание о
том времени, на стене висит копия его картины.
Вежливый и приветливый метрдотель, выяснив, что мы русские, принес меню
на русском языке, и мы без особого риска определились со своим выбором:
Косте, весьма привередливому в еде, — ростбиф с картофелем фри и соусом,
лимонное мороженое и кока-кола; мне — стейк экологически чистого лосося с
брокколи, бокал красного бордо и минеральная вода.
Здесь, в парижском ресторане, уместно сказать несколько слов о французской
кухне. Владимир Познер выразился достаточно категорично: «Есть кухни
китайская, французская и всё остальное». Пожалуй, он прав. Неслучайно граф Строганов не пропил, не прокутил, а проел с помощью французской кухни свое огромное состояние.
Приведу здесь авторитетные высказывания о французской кухне
писателя Петра Вайля:
«Отношение к еде и обращение с едой — достижение культуры, и отчетливее
всего это понимаешь в Средиземноморье, особенно во Франции.
В отличие от русского разговорного, французское застолье —
гастрономическое, включая темы разговора; отсюда их столики величиной с
тарелку, их тарелки величиной со столики. Официант, наливающий в тарелку
суп, внимателен, как лаборант, значителен, как судья, сосредоточен, как
Флобер за письменным столом. В это уважение и самоуважение — три раза в
день, а не только по праздникам — стоит вникнуть» («Гений места»).
Французы гордятся своей кухней. А почему бы и нет, например, в Советском
Союзе эстонцы гордились тем, что выпивали больше всех кефира на душу
населения.
Между тем пожилой и очень симпатичный официант ставит на наш столик
тарелки с едой, и мы от слов переходим к делу. Мой стейк был приготовлен
великолепно, а вот брокколи, поданные в качестве гарнира, — наполовину
сырые. С ростбифом у Кости дела сложнее: несмотря на то, что мы просили
мясо хорошо прожаренное (bien cuit), получили жесткое с красной прожилкой
на срезе, и даже прекрасный соус не мог исправить впечатление. Видимо, мы с
французами по-разному понимаем, что такое хорошо прожаренное мясо.
Однако нельзя судить о кухне по одной попытке пусть даже в приличном
ресторане. У нас были другие цели, а обстоятельное знакомство с французской
кухней вполне могло бы стать самостоятельной целью «гастрономической»
поездки в Париж.
Сценарий такой поездки должен быть совсем другим. Во-первых,
гастрономическим утехам надо предаваться не в случайных брассери, а в
заранее выбранных ресторанах, которым присуждены одна, две или три (выбор зависит от вашего кошелька) мишленовские звезды — знак качества гастрономического искусства. Во-вторых, надо еще до поездки забронировать
обед или ужин. Например, в старейшем парижском ресторане «Серебряная
башня» бронировать обед надо за две недели до приезда в Париж, ужин — за
полтора-два месяца. В ресторан мужчина должен приходить в пиджаке. Чтобы
за одно посещение попробовать самое лучшее и оригинальное из репертуара
шеф-повара, удобно заказать дегустационный сет: подадут до девяти разных
блюд, но понемногу. И самое последнее, надо помнить о печальном опыте графа Строганова, проевшем все свое состояние. Посещение мишленовских ресторанов — удовольствие не из дешевых: в зависимости от звездности заведения дегустационный сет может стоить от 160 до 470 евро на одну персону. Но, как говорится, «Париж стоит мессы».
Углубленное изучение французской кухни мы отложили на будущее, а пока,
закончив обед в «Ротонде», вновь движемся по бульвару Монпарнас: мне
хочется хотя бы снаружи запечатлеть еще два ресторана, упоминаемые Хэмом
— «Купол» и «Селект».
«Из «Селекта» я сразу ушел, как только увидел там Гарольда Стирнса, который
наверняка заговорил бы о лошадях… В «Куполе» тоже было полно, но там сидели люди, которые хорошо поработали… Я прошел через зал и подсел к Пасхину…» («Праздник…»).
Внешне, с бульвара, оба ресторана ничем не примечательны: сетчатые ограждения на тротуаре, служебные автомобили, заслоняющие фасад, скромные неоновые вывески. Отзывы посетителей о «Селекте» весьма сдержанные, а вот «Купол» не только закрепил за собой статус самого большого ресторана Парижа, но и в наши дни славится ассорти из морепродуктов и является любимым большим брассери парижан и туристов.
В теме, посвященной злачным местам Хэма, нельзя не сказать нескольких слов
о вине:
«В Европе в те дни мы считали вино столь же полезным и естественным, как
еду, а кроме того, оно давало ощущение счастья, благополучия и радости. Вино
пили не из снобизма и не ради позы, и это не было культом, пить было также
естественно, как есть, а мне — так же необходимо, и я не стал бы обедать без
вина, сидра или пива («Праздник…»).
Хемингуэй, его друг Скотт Фицджеральд и Зельда, жена Скотта — американцы,
и их увлеченность алкоголем была печальной чертой «потерянного поколения», а не французской традицией. Вино во Франции, как и кухня, — элемент культуры, важный компонент непревзойденного умения французов жить. Иногда можно услышать о французском парадоксе, мол, много пьют вина, но не напиваются. На самом деле никакого парадокса нет. Просто в стране, где производится триста тридцать сортов сыра, умеют закусывать.
За последние пятьдесят лет произошло резкое (более чем в два раза) снижение потребления вина французами. Причин несколько, и они подробно освещены в разных публикациях. Отдельные авторы видят в этой тенденции угрозу французской цивилизации и опасаются, что исчезнут традиционные свойства французского характера.
Со спадом потребления вина резко выросло использование антидепрессантов. По депрессиям Франция заняла первое место в Европе. В одном интервью Бельмандо признался, что никогда не пользовался наркотиками. На вопрос «Почему?», он ответил: «Шприцами невозможно чокаться». Лучше не скажешь.
Однако закончим затянувшееся «гастрономическое» отступление и вновь вернемся на парижские улицы. В отель мы возвращались другим, но не менее интересным путем. Вначале по бульвару Сен-Мишель, миновав площадь Сорбонны и музей Клюни, мы вышли на берег Сены и перебрались по мосту на остров Сите к собору Нотр-Дам. Это готическое чудо строилось долго, с 1163 по 1345 год, а за сто десять лет до закладки собора Франция породнилась с Киевской Русью: 19 мая 1051 года французский король Генрих I обвенчался с Анной, младшей дочерью Ярослава Мудрого. Просвещенная Анна, якобы, в письме к отцу так отзывалась о Франции того времени: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны». Возможно, так тогда и было, хотя достоверность письма никак не доказана. Но зато есть вполне достоверные свидетельства мощного
становления французской цивилизации уже в XII веке — утверждение готики как французского архитектурного стиля и возведение собора Нотр-Дам-де-Пари.
Экскурсия, посвященная главному храму Парижа, была назначена на следующий день, а пока мы продолжили свой путь по правому берегу Сены мимо тюрьмы Консьержери, больше похожей на гостиницу, мимо Нового моста, к восточному крылу Лувра и одноименной улице. По ней прямиком дошли до пересечения с нашей улицей Монмартр и вскоре уже отдыхали в кафе на Больших Бульварах.
Так закончился день, посвященный теме «Париж Хемингуэя», и хотя эта тема
далеко не исчерпана, мы изрядно побродили с автором «Праздника…» по
парижским улицам и открыли для себя много нового.
ВЕРСАЛЬ
Признаюсь: не люблю организованные, особенно автобусные, экскурсии. В большинстве случаев не устраивают комментарии гидов и эти бесконечные «Повернитесь налево, посмотрите направо». Вроде был, вроде бы видел, но мало что остается в голове и сердце. На мой взгляд, женщины-экскурсоводы, в силу их повышенной эмоциональности, допускают в комментариях больше огрехов по сравнению с мужчинами. Вспоминаются забавные случаи. Во время экскурсии по ночному Парижу женщина-гид, показав вдалеке темное пятно Булонского леса, повествовала о том, что с наступлением темноты этот парк превращается в гигантский бордель под открытым небом. И всё бы ничего, если бы она, для большей убедительности, многократно не подкрепляла свой рассказ интригующими словами: «Сама видела!».
Другая женщина-гид, молодая, красивая русская парижанка, знакомила нас с
достопримечательностями Лувра. В зале древнегреческой скульптуры она, видимо, возмущенная поведением мифического персонажа, обратилась к группе со словами: «Нет, вы только посмотрите, что делает этот фавн с нимфой! Он грубо лапает её за грудь! А вот здесь я вам покажу совсем другое обращение с женщиной. Посмотрите, как нежно (был назван какой-то родственник Аполлона) ласкает грудь своей возлюбленной. Вот как надо. Это же совсем другое дело!» И мы выходили из зала, обогащенные не только познаниями в области древнегреческой скульптуры, но и, возможно, для кого-то новым знанием, как надо обращаться с женской грудью.
В век смартфонов, планшетов и безграничных возможностей интернета самым
надежным становится электронный гид, но иногда все же приходится обращаться к традиционной автобусной экскурсии, например, когда не хочется томиться в очереди или когда надо посетить какую-то удаленную достопримечательность.
Так было с экскурсией в Версаль. По дороге гид-мужчина толково рассказал историю создания этого выдающегося памятника дворцово-паркового искусства. По прибытии нам были отведены сорок пять минут для самостоятельного ознакомления с огромным парком площадью восемьсот пятнадцать гектаров. Что из этого получилось? Наверное, схожее состояние возникает у человека, которому предложили понюхать розу через противогаз — что-то близкое к разочарованию. Из-за нехватки времени успели лишь бегло ознакомиться с открытыми участками парка вблизи западного фасада Версальского дворца. Здесь по центру фасада расположен водный партер в виде двух больших бассейнов в мраморном обрамлении, украшенных скульптурами. Справа и слева от бассейнов размещены Северный и Южный цветочные партеры.
Мы спустились с верхней террасы, вышли на главную продольную ось парка, но далеко следовать по ней не решились, боясь опоздать на экскурсию по дворцу. Лишь издали видели знаменитые фонтаны Латона и Колесница Аполлона, соединяющий их Зеленый Ковер, впечатляющий размерами Большой Канал. Недосягаемыми остались дворцы Большой и Малый Трианон — места, где отдыхали от дворцовых церемоний король и королева.
Возвращаясь к дворцу, сравнивали то, что увидели, с Петергофом, который посетили в прошлом году. Словно угадав наши мысли, гид начал экскурсию словами: «Петергоф — яблоко, привитое на берёзе, Версаль — яблоко на яблоне, результат тысячелетнего развития французской цивилизации». Не будем спорить с французами, отличающимися большим самомнением. Действительно, Петергоф — заимствованная идея. В 1717 году Петр I останавливался в Версале и тщательно изучал обустройство парка, дворца и фонтанов, чтобы создать что-то подобное под Санкт-Петербургом.
Петергоф вторичен, но он по-своему хорош. В нем нет гигантомании, свойственной Версалю, красота его более концентрированная и легко воспринимаемая. Ну, а выращивать яблоки на березе тоже надо уметь.
Если от осмотра парка остались противоречивые впечатления, то Версальский дворец понравился однозначно. Особый восторг вызвала Зеркальная Галерея
— свидетельница многих значительных событий французской и мировой истории: 1783г. — здесь подписан договор, завершивший Войну за независимость США; 1871 г. — прусский король Вильгельм I в этом зале был провозглашен германским императором; здесь же 28 июня 1919 г. был подписан Версальский мирный договор.
Стало понятным, почему перед окнами Зеркальной Галереи размещен водный партер: отраженные от его поверхности лучи заходящего солнца через окна
падали на зеркальную стену галереи и вызывали необыкновенный оптический
эффект, поражавший иностранных послов на приемах у короля.
Второе, что поразило меня в стенах Версальского дворца, это рассказ гида о той чрезмерной публичности, которую приходилось выносить королю и королеве как своеобразную расплату за власть. Вся придворная жизнь регламентировалась строгим этикетом. Многочисленная высшая аристократия стремилась получить придворные должности, так как жить в стороне от монарха для дворянина считалось дурным тоном — можно было попасть в опалу. Король терпел публичность, полагая, что таким путем можно избежать смуты. А каково было королеве? По тогдашним законам ей приходилось рожать при большом количестве свидетелей ничем не прикрытой — боялись подмены наследника. Так продолжалось до XVIII века, пока во время родов
Марии-Антуанетты Людовик XVI, пожалев супругу, не открыл окна и не разогнал свидетелей. Всё это закончилось гильотиной.
МОНМАРТР
Этот легендарный округ Парижа многообразен и способен удовлетворить самые разнообразные запросы. Кому-то непременно надо посмотреть знаменитый на весь мир канкан в кабаре «Мулен Руж», кого-то могут интересовать многочисленные заведения в окрестностях площади Пигаль, а кто-то стремится побывать на площади Далиды и увидеть бронзовый бюст знаменитой певицы.
У нас были совсем другие планы. Сказывалась усталость от длительных пеших прогулок в предыдущие дни, и не было никакого желания бродить по крутым улочкам Монмартра, посещать его кладбище с могилами знаменитостей или выстаивать очередь в кабаре «Проворный кролик». В нашем семейном альбоме уже много отснятых ранее фотографий Монмартра, но показать его внуку хотя бы бегло надо обязательно: не побывал на холме Монмартр — не видел Парижа.
Маршрут выбрали такой: пешком до метро Опера, затем с пересадкой до
станции Анверс.
Был погожий воскресный день. Народу — тьма, как на хорошем базаре. Люди
сидят на скамейках, прямо на газонах, толпятся на лестницах. Улочки, ведущие
к станциям метро, запружены народом.
Поднимаемся по лестнице к базилике Сакре-Кёр. Внимание привлекли многочисленные обрывки красной шерстяной нитки, валяющиеся на ступенях. Вскоре всё прояснилось: на одной из площадок лестницы стоит группа тусующихся молодых людей — «парни с браслетами». Зубоскалят, флиртуют, настойчиво пристают в основном к молодежи, могут незаметно повесить на руку или шею ненужную красную ниточку — «браслет», за который потребуют деньги.
В базилику длинная очередь, но мы туда и не стремимся, любуемся с высоты верхней площадки видами Парижа, фотографируем. Отдохнув, направляемся влево от собора, к площади Тертр — другой достопримечательности Монмартра. Здесь вотчина художников-портретистов, карикатуристов и графиков. Не помню, что меня отвлекло, но когда обернулся к Косте, увидел, что он уже позирует, скорей всего, не по своей инициативе, а невысокий, чернявый художник что-то набрасывает карандашом на листе бумаги. Я подумал: «Совсем неплохо увезти домой, как память о Монмартре, портрет внука. Пусть этот пикассо рисует, посмотрим, что получится». Посмотрел и
разочаровался — на листе рождался не портрет, а некий поспешный шарж, мало похожий на оригинал. Через пять минут всё было закончено. «Как вы договорились, сколько это стоит?» — спросил я Костю. — «Нисколько». Я обратился к художнику. Тот недрогнувшей рукой написал: семьдесят евро. Стало понятно, что нас разводят. За пять минут обеспечить обед в «Ротонде» на двоих — это круто! Благотворительность не входила в мои планы, поэтому завязался торг, в результате запросы пикассо были приведены в соответствие с истинной стоимостью «шедевра».
Шел последний день нашего недельного пребывания в Париже. Завтра мы улетаем в Прагу, а оттуда — домой. Я предложил Косте на прощание посетить известное кафе-мороженое «Бертийон» на острове Сен-Луи и отведать фруктовых шербетов. Он охотно согласился.
По узкой улочке с маленькими лавочками по обеим её сторонам спустились с холма Монмартр и вышли на бульвары. Миновали знаменитый участок бульвара Клиши от площади Пигаль до метро Бланш, сфотографировали на память «Красную мельницу» и окунулись в жизнь воскресной подземки. Ехать придется достаточно долго, есть время понаблюдать и поразмыслить.
По сравнению с будними днями в метро много музыки: слышно пение в переходах, в вагоне звучит то скрипка, то саксофон. Неизвестно, почему разбушевался трехлетний парижанин — визжит весь красный в истерике. Мать берет его на руки, а он будто это и ждал, начинает профессионально хлестать её по щекам и слева, и справа. Вспомнилась Гертруда Стайн — наставница молодого Хемингуэя. В эссе «Париж. Франция» она сочла нужным отметить, что за свою долгую жизнь в Париже видела лишь один раз мальчика, тихо плачущего под мостом. Времена меняются. Видимо,
жизнь становится труднее не только для взрослых, но и для маленьких.
Напротив меня сидит усталый и озабоченный выходец из Магриба с многочисленным семейством. Франция сейчас переживает не лучшие времена. Несмотря на все усилия правительства, уровень безработицы достиг рекордного уровня: в настоящее время 3,49 млн. французов официально не имеют работы. В 2006 году я не видел клошаров (бомжей) на центральных улицах Парижа, сегодня их встретишь и на Больших Бульварах, и на бульваре Осман. Безработица — острая, но не единственная внутренняя проблема, которую предстоит решать Франции в ближайшие годы.
Отдельно надо сказать о стариках Парижа. Сказать с восторгом — они этого
достойны. Умение жить, свойственное французам, не покидает их и в старости.
Приведу лишь одно, но типичное наблюдение. Вечер, где-то около двадцати часов парижского времени. Уличное кафе прижалось к стене дома недалеко от Лувра. Мы с Костей присели отдохнуть, заказали каждый свой напиток, тихо переговариваемся, обсуждаем прошедший день. Неподалеку, в другом ряду заняли столик двое пожилых парижан. Она — ничем не примечательная, невысокая, полноватая старушка, тихая, скромная, в тёмно-зелёном вечернем платье. Он — красавец, высокий, с густой седой шевелюрой, породистым, крупным лицом и волевым подбородком. На нем плотная рубашка из мятого хлопка и светлые брюки. Старик уверенным голосом завсегдатая что-то говорит гарсону, и через некоторое время на столе появляются многочисленные
закуски, салаты, перед дамой возникает небольшая бутылка шампанского, перед ним — высокая кружка светлого пива.
Услышав нашу русскую речь, мужчина на миг замирает, как будто обдумывает, что за язык, но не повернулся и не стал разглядывать нас, иностранцев — воспитание. Гарсон наполнил бокал даме, мужчина призывно поднял кружку, приветствуя
свою спутницу, они отпивают по глотку и начинают закусывать, о чем-то
беседуют. У них романтический ужин на двоих.
Я подумал, наверное, и у парижан в пожилом возрасте, как у всех смертных, возникают какие–то болячки, которые ограничивают их возможности, вжимают
в кресло перед телевизором, укутывают душу апатией. Но в том то и вся фишка, что парижские старики находят силы не поддаться этой апатии, выйти к людям и провести еще один чудный вечер, возможно, там, где встречались в далекой юности. Этому умению дарить себе небольшие радости и не терять вкус к жизни стоит поучиться.
Завтра мы покидаем Париж, пора подводить итоги. Главная задача выполнена — я оживил собственные ощущения и показал Париж внуку. Мы многое видели и сохранили в памяти, но, сколько достопримечательностей еще осталось! И если бы представилась возможность третий раз посетить Париж, у меня не было бы вопроса, куда пойти и что сделать.
Я бы не поленился выстоять очередь в музей Орсе — одно из крупнейших в мире собраний европейской живописи и скульптуры периода 1850—1910 гг.; обязательно посетил музей Карнавале в округе Маре, чтобы глубже ознакомиться с историей Парижа; в музее Мармоттан-Моне на окраине Булонского леса насладился бы живописью импрессионистов.
Много раз я пересекал площадь Андре Мальро перед северным крылом Лувра, но так и не побывал во дворце Пале-Рояль и его знаменитом саду.
Хотелось бы постоять на пешеходном мосту Искусств и полюбоваться живописным видом на западную стрелку острова Сите, а потом по Новому мосту спуститься в расположенный там сквер Вер-Галан, в котором любвеобильный король Генрих IV назначал свидания, а молодой Хемингуэй наблюдал за рыбаками Сены.
И последнее: постарался бы пообедать, а лучше поужинать, в старейшем парижском ресторане «Серебряная башня».
Я начал этот очерк с Хемингуэя, его словами и закончу: «Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему».
