Усть-Сылвицкий лесопильный завод

Не устаю удивляться Чусовой – сколько миров она вместила в себя! По ту сторону Кына находятся исконные вогульские земли. Рядом с деревней Бабенки появилась Ослянская пристань. От Нижней Ослянки дорога приводит к бывшей вогульской деревне Копчик. Один затерянный мир за другим. Миновав устье Чувашки, ты оказываешься в удивительном месте. Это бывший Коноваловский завод.

Нам посчастливилось прожить несколько дней в этих мирах, путешествуя во времени. Каждый день начинался с прогулки по Коноваловке. Идёшь по дороге вдоль Чусовой, словно по набережной. Язык не поворачивается назвать это бывшей деревней, здесь чувствуется геометрия города.

Под голубым небом волнуется луговая герань с иван-чаем на клумбах его аллей. Линии проспектов уносятся вдаль, сообразуясь с направлением реки. Величественная Чусовая даёт ощущение простора, здесь она не похожа на Реку Теснин.

От берега можно подняться выше, на следующий «проспект». За ним будет снова линия дороги, вдоль которой видны фундаменты домов и обрушенные ямы подпольев. И так до полотна узкоколейки. Улицы Коноваловского завода заросли лесом, превратившись в зелёные тоннели.

Эти улицы сходятся к площади у Двух Сосен. Большой остров на плёсе делит Чусовую надвое. Две сосны до сих пор стоят на берегу, где когда-то был заводской причал. Сюда выходил и брод с левого берега, через соседний островок.

Выйдя на перекрёсток, мы отправились по дороге в пышные луга. Мы ступали по мягкому ковру из трав, вдыхая аромат цветущих медоносов. Дорога вышла ближе к берегу, и было видно, как священная Чуоси огибает угловатый Сылвицкий камень. У его подножья находится устье речки Сылвицы.

На первый взгляд, завода не видно. Спрятан в лесу храм паровозного депо, поразивший нас искусной архитектурой веерных арок. Оттуда к устью Сылвицы выходит череда высоких каменных башен. Это опоры моста Журавского для железной дороги. Узкоколейка с девятью станциями была проложена до завода от Кушвы.

Люблю гулять по Коноваловке! Мы шли по дороге параллельно башням моста, и вокруг нас оживал её затерянный мир. Неожиданно под ногами стали обнаруживаться балки и фундаменты оборудования. Где-то здесь была улица с рядами свежесрубленных домов, с «дортуаром» и новенькими телефонными столбами, которая вела к цехам.

И завод стал появляться на наших глазах! Под берёзой темнел каменный остов. Посреди луга в перелеске красным кирпичом сигнализировала восьмигранная башня. Раскидистая столетняя ель подобрала лапы — там оказалась заводская стена.

Усть-Сылвицкий лесопильный завод

В начале ХХ века тут бурлила жизнь. В 1900 году был составлен проект лесопильного завода для снабжения Гороблагодатского горного округа, проведены изыскания трассы и площадей. В Серебрянской даче Гороблагодатского округа готовился технологический прорыв в механизации. Паровая самоходная лесопилка из фильма Михалкова «Сибирский цирюльник» бледнеет по сравнению с размахом будущего Усть-Сылвицкого завода.

Лес должны были валить с помощью электромеханизмов с пилами. Паровые лебёдки подтягивали бы к заводу обработанные стволы. К торжеству паровых машин мало-помалу присоединялись электрические!

В 1915 году началась стройка, которую возглавил кушвинский инженер Герман Брезинский. На Чусовой появился целый город! Со времени закрытия Кыновского завода Строгановых прошло четыре года. Думаю, в Кыну и Ослянской пристани люди обрадовались строительству, ведь в большинстве своём они имели опыт работы на заводах. Появились подряды для конных дворов. Новый завод давал надежду. И на «железке» работы было полно.

На стройку требовались рабочие руки. Сюда вербовались жители Вятской губернии. Шла первая мировая война, и в июне 1915 года на заводе появились пленные, в основном австрийцы, в количестве до трёх тысяч человек. Они жили в лагере «Степановка».
К 1918 году завод был почти готов. Он описан в архивах Нижнетагильского музея–заповедника «Горнозаводской Урал».

В Коноваловке был кирпичный завод, кузница, шорная и столярная мастерская, элеватор дров и грузовая площадка. Электричество подавала собственная, пусть и временная электростанция.

При заводе была контора, центральный складской магазин. Городок жил с телефонной станцией и больницей, лавкой Кыновского общества потребителей. К тушению пожаров было готово пожарное депо во главе с бравым брандмейстером.

Сердцем завода был шестирамный лесопильный цех для разделки и обработки вековых сосен и лиственниц. Рядом с лесопильным заводом встали две серии печей углежжения. Новшеством была углевыжигательная печь Клячина.

Подземелья Коноваловки

Мы подошли к заводской стене. Интересно, как каменная кладка сочеталась с кирпичной! Где-то на фундаментах выросли целые деревья. В одном месте стена была высокой. В ней обнаружился лаз.

Попав по ту сторону стены, мы очутились перед кирпичной башней, той самой. Под ногами темнел полузасыпанный ход в подземелье. Недолго думая, мы полезли в него.

И оказались внутри башни, которая, судя по всему, служила трубой для печных газов. Небо в темноте над нами светилось в ночи белой луной. Ход подземелья уходил дальше.

Неожиданно где-то хлопнула дверь. Из мрака подземелья в глаза блеснул свет лампы. Скрипя сапогами, к нам вышел бородач в засаленной тужурке. Мастер Степаныч рассердился:
— И какого ляда тут околачиваетесь?
Сейчас печь будут пускать, от вас один дымок останется!

— Мы…это… Фотографируем! – я не знал, что и ответить.
— А! Из Ведомостей, значить? Вот, говорил я Герман Германычу, не надо на открытие всяких корреспондентов звать. Понаедут с аппаратами, разбредутся где ни попадя по заводу, потом грехов не оберёшься. Давайте-ко, на выход!

Обратно почему-то ход был чистый от земли, в полный рост. Мы вышли, щурясь от яркого солнца. Что-то не то. На нас повеяло тёплым летом. Вдоль дороги выстроились крепкие дома, в палисадниках которых наливались яблони и вишни. Над входом в лавку потребительского кооператива приколачивали вывеску, внизу которой был указан… 1916 год!

В лавку только что зашёл располневший управляющий. На дороге стояла знакомая бричка. Флегматичный Спиридон косился на меня. Ага, Тетеря помнил ту чёрную куртку!

Мимо нас куда-то спешили люди. Женщины шли в праздничных платках. Пожарная линейка, запряжённая парой гнедых лошадей, подъехала к дому телефонной станции. Усатый брандмейстер встретил выбежавших телефонисток. Как заправский швейцар, он помог барышням устроиться на скамье импровизированного такси.

Я оглянулся. На лугу у железнодорожного моста колыхалось людское море. Всем было интересно поглядеть на испытание! На Кушво-Сылвицкой дороге торжественно открывали мост. Герман Брезинский, руководивший строительством, волновался. Американский паровоз «Болдуин» блестел на солнце голубой краской. В кабине локомотива ждал сигнала пожилой машинист Петрович. Его помощник Мишка высунулся в окно.

Крыло семафора у коноваловского моста поднялось. Помощник радостно доложил Петровичу: «Путь на мост открыт!» Машинист улыбнулся и продублировал: «Вижу, путь открыт».

Мишка дал длинный гудок. «Голубая стрела», пыхтя парами, торжественно въехала на мост. Замелькали одна за другой ажурные фермы. Мимо пронеслись углевыжигательные печи и каланча. Народ аплодировал. Махала платочком юная телефонистка Ольга, встретившись взглядом с Мишкой.

Корреспонденты «из Ведомостей», конечно же, были. Они толкались на смотровой площадке каланчи. Осип Самойлович Яблонский наблюдал действо в монокль, рядом с ним обмахивалась веером супруга Зинаида Фёдоровна.

«Ух ты!» – выдохнуло людское море, и стало расходиться. Бригады лесопильщиков вернулись к станкам. Где-то на берегу Сылвицы вновь запыхтела паровая лебёдка.

Гулянья были назначены на вечер.
…Глаша достала из сундука новый пиджак и шаль, доставшуюся по наследству. Мельком в окне она увидела чьи-то тени.

Времени терять было нельзя. Пока не появился народ, мы пробежали через пустую деревню до последних домов. Бежали по ровной и гладкой мостовой, боясь наделать шуму на дощатых тротуарах. Дальше нас встретил забор дома Яблонского, у которого росла лиственница. Такая маленькая?!

Палатки не было. Оставаться в этом времени не хотелось – мы слишком много знали. Выход был один – искать тот самый вход в подземелье.

Печь ещё загружалась дровами. Ворота в камеру были открыты, через боковую дверь мы очутились в темном длинном проходе.
— Стой! Куды! — раздался за спиной голос Степаныча.

Ещё секунда – и мы снова увидели небо, краешком, высоко-высоко. Почему-то оно было затянуто ветками. Под ногами сыпалась земля. Вход в подземелье медленно зарастал землёй.

Работая руками и ногами, мы преодолели ход. Завод исчез. Желтеющая трава проглядывала среди белоснежной таволги и голубых звёздочек герани.

На месте лесопильного завода опять был цветущий луг, за которым выглядывал косматый Сылвицкий камень. Август сиял пронзительной синевой небес, под которыми мерцала зеркалом священная Чуоси.

Дорога привела нас к палатке у старой лиственницы. Уф!
Вздохнув с облегчением, я вспомнил про Степаныча. Интересно, что он сейчас делает, небось, уголёк выгружает? Как всё-таки работала та печь?

Выжигательные печи

От кустарного углежжения российские заводы переходили к технологии на принципе непрерывного действия, с возможностью утилизировать побочные продукты. От ям с «кабанами» и старых печей Шварца новые печи отличались принципиально, поскольку переугливание древесины происходило практически без доступа воздуха.

Углевыжигательная печь строилась в виде горизонтального канала, разделенного пятью камерами. На две камеры обугливания полагалась сушилка и два тушильника.

Камеры отделялись друг от друга проходами, закрывающимися боковыми дверями во время перевода вагонов из одной камеры в другую. Технология обеспечивала чистую, сухую перегонку дерева, с содержанием углерода до 80%.

Задачка. Печь Клячина в течение месяца «съедала» до 80 составов хвойных и берёзовых дров. И что осталось бы от коноваловских лесов, если завод в месяц мог переуглить 2 500 кубометров хвойных дров и 2 000 кубометров берёзовых?

Конечно, предполагалось восстановление леса. В Коноваловском заводе одну из квартир выделили заведующему лесным хозяйством. Однако переход заводов на минеральное топливо был неизбежен. Впоследствии лесопильные заводы не справились бы с объёмом требуемого угля, да и лес бы попросту закончился.

В начале ХХ века и до его середины подобные печи работали на Южном Урале, в Златоусте и Ашинском районе. Там находилось более ста углевыжигательных печей! В среднем из одной кубической сажени дров (9,7 кубометра) производили 2,9 короба угля (около 800 кг). Использовались печи системы шведского инженера Амина и «печи Грума» — русского инженера-металлурга В.Е. Грум-Гржимайло.

Владимир Ефимович с молодых лет на Нижнесалдинском заводе наблюдал за работой мастера Петра Федосеевича Шишарина — как уральский самородок по опыту и наитию управлял печами. В итоге 23-летний инженер написал труд «О бессемеровании на Нижнесалдинском заводе», напечатанный в «Горном журнале».

Он принёс Владимиру Ефимовичу мировую славу, русское 6ессемерование было предвестником кислородно-конверторной плавки. Грум-Гржимайло создал гидравлическую теорию движения пламени в печи.
Думал ли он, что судьба занесёт его на Чусовую, в Коноваловку?

Командировка профессора Грума

Летом 1918 года, в разгар гражданской войны профессор Грум отправляется на Урал. По пути в Алапаевск он попадает на Усть-Сылвицкий лесопильный завод. О встрече с Грум-Гржимайло вспоминал Владимир Петрович Аничков, управлявший в Екатеринбурге Волжско-Камским коммерческим банком. Он пишет в книге «Екатеринбург — Владивосток (1917-1922)»:

«…У меня в квартире появился известный профессор металлургии Грум-Гржимайло. Он состоял консультантом Алапаевского округа, и я с ним часто виделся на заседаниях дирекции. Профессор, захваченный большевиками, находился у них на службе несколько месяцев и, конечно, не был назначен по специальности, а строил лесообделочный завод, кажется, на Часовой».

Владимир Ефимович вместе с сыновьями тщательно обследовал лесопильный завод. В 1918 году он заявил Россову, комиссару ЛесУрала, что Коноваловский завод «следовало в корне перестраивать – другого выхода для спасения 14 миллионов рублей, истраченных казной, не было».

Профессор изучал возможности перепроектировки завода, у которого могло быть будущее. Ведь поблизости была ветка Западно-Уральской железной дороги, оставалось построить мост через Чусовую и около 12 вёрст широкой колеи. Но было уже не до будущего. Не миллионы нуждались в спасении, а людские души!

Конец уральского цирюльника

Ещё весной в голодающем заводе начались митинги военнопленных. 7 марта 1918 года сгорела электростанция в результате поджога. Это было только начало беды. Потом до завода докатилась война. С августа Кын и Коноваловка переходили по нескольку раз от красных к белым. В декабре 1918 года белые взяли верх и семья Грум-Гржимайло смогла выбраться из Коноваловки.

К 1919 году вместе с деревней Копчик население Усть-Сылвицкого завода составляло две с половиной тысячи человек, проживавших в 62 дворах и 80 квартирах завода, а также в 15 частных подворьях. Завод остался недостроен, частично разрушен. Жить в нём стало невозможно из-за голода.

Председатель Кыновского исполкома И.Ф. Кожевников пишет о заводе в Отчётной ведомости 1919 года: «В волости запасов хлеба нет, товаров нет, в таковых сильный недостаток. На заводе существует карточная система, первая категория получает 36 фунтов хлеба, вторая – 25 фунтов, излишков продуктов нет. Кулаков и попов на заводе нет. Бедное население отдаёт последнее, что у них есть, в пользу Советов».

Какие могут быть излишки продуктов? Последнее ведь забирали, «в пользу Советов». Бедное население… Оно попросту стало исчезать. За сезон 1920-1921 годов Усть-Сылвицкий лесопильный завод выдал для Кушвы всего 193 кубометра дров, в пять раз более затратив на поддержание железной дороги (997 кубометров). Вскоре он прекратил существование, а Кушвинский завод в конце 1920-х годов перевели на минеральное топливо.

Предыдущие рассказы из серии «Затерянные миры»:

1. Тень вогульского пня. Дорога в Копчик

2. Первозданный Копчик. Чусовские вогулы

3. Грань красоты. Деревня по имени Копчик

4. Коноваловский плёс. Река Чувашка

5. От блеска к забвению. Дом Яблонского

6. Поворотный круг

7. Веер для пароходов. Депо в Коноваловке

8. Вечер в Коноваловке. Полубородый капитан

9. Мост у Сылвицы. Фермы Журавского