Сад-дендрарий и дом-музей Н. П. Ракицкого — необыкновенная достопримечательность в Тарусе (Калужская область)

Первое впечатление от дома: профильный забор коричневого цвета. Никакой магии, просто некрасивый забор. Но когда я распахнула калитку… Пройти здесь было тогда невозможно, все заросло, и, как в джунглях, надо было раздвигать растения, чтобы добраться до крылечка. И когда эти ветки начали гладить меня по плечам, и со всех сторон поплыли какие-то невероятные ароматы, потому что был июнь, цвела амурская сирень, когда на следующий день я вошла внутрь, почувствовала запах старых досок, увидела завалы хлама, сквозь которые проглядывало разное интересное, я начала осознавать, чем этот дом наполнен и что здесь может быть. Надо только взять тряпочку и стереть ту новую реальность, которой его «замылили». У меня было чувство, что я сделала шаг в прошлое и что дом при этом живой. Через три дня мы подписали документы купли-продажи.

Имя Ракицкого прозвучало уже в объявлении, и уже там было упомянуто, что он — известный агроном. Но в нём не было ничего о том, сколько он сделал для страны и для Тарусы. И моё знакомство с его биографией происходило постепенно, и постепенно я открывала для себя его масштабы.

Ракицкий вырос в бедной семье, которая не могла даже платить за его учёбу, а в итоге стал учёным, владел шестью языками, получил несколько образований, в том числе художественное в Италии. Стал одним из основателей Тарусской картинной галереи, передал туда свою коллекцию картин. Был выдающимся агрономом, занимался акклиматизацией растений, написал несколько книг об озеленении. В 1920-х годах возглавлял комиссию по борьбе с голодом. Умный и скромный человек с гуманистическими ценностями. И любящий муж, который, собственно, и оказался в Тарусе из-за жены.

Она была сестрой милосердия на Первой мировой войне, и, вернувшись в столицу, поразилась, как здесь всё идет спокойно, пышно и счастливо, в то время как на фронте страдает и гибнет простой народ. Софья Захаровна решила написать книгу, собрав свои воспоминания о том, что ей рассказывали солдаты. И эта книга — «Народ на войне» — сразу стала, как сейчас сказали бы, бестселлером. Её высоко оценило литературное сообщество. Ей вдохновлялись многие авторы, писавшие на тему войны. О ней писали: «Ни историк, ни социолог, ни беллетрист, ни политик не имеют права не знать этой книги». Затем Федорченко вернулась к работе на фронте, вскоре вышло продолжение книги. Параллельно Софья Захаровна писала для детей, истории о животных, стихи и прибаутки, сценарии кукольных спектаклей. В 1924 году её попросили поделиться тем, как была написана книга «Народ на войне». И Софья Захаровна призналась, что не вела дневников, а восстанавливала события и разговоры по памяти. То, что «Народ на войне» оказался не документальной прозой в чистом виде, а её литературной обработкой, вызвало бурю негодования у Демьяна Бедного, который надеялся использовать её «материалец» в своей книге. И он написал разгромную статью о том, какой она фальсификатор и как подделала историю. Началась травля. Отношение к Софье Петровне и к её книге изменилось. И хотя горячую поддержку ей выказывали и Чуковский, и Маршак, и Горький, это не защитило её от переживаний. На нервной почве у Федорченко обострился туберкулез, отнялись ноги. И вот тогда-то Николай Петрович и решил купить в Тарусе дом и построить здесь для неё «райский сад».

Во что же я ввязалась: как мы расчищали дом
Конечно, сначала была эйфория. Я была вдохновлена, думала, мы сейчас здесь быстренько все уберем, почистим, помоем. Ощущение «во что же я ввязалась» возникло позже. Кажется, ах какая классная печка, а потом дотрагиваешься — и изразцы отваливаются. Со всех сторон сыпется пыль, потолки и стены забиты оргалитом, полы полуразрушены, окна где-то разбиты – все было в очень удручающем состоянии. В кабинете Николая Петровича протекала крыша, потому что на неё упало дерево. Весь дом был завален вещами, которые не имели никакого отношения к Ракицкому, он умер в 1979 году, и сюда, видимо, свозилось что-то ненужное из квартир и дач его наследников. При этом фундамент был крепким, и сруб был в неплохом состоянии. Этому поспособствовало то, что в 1941 году, когда в Тарусе почти два месяца стояли немцы, они выбрали этот дом для проживания одного из офицеров. Понятно почему: это был один из самых красивых домов в Тарусе. Перед заселением они дом побелили, и тем самым спасли дерево от жучков. Следы этой побелки кое-где ещё можно разглядеть.

Первым делом я пригласила сюда своих подруг искусствоведов, они командой приехали на выходные, и мы совершили буквально подвиг, описывая всё, что здесь находилось. Многое смогли сразу распознать: что, для чего, из какого периода, и отличить то, что принадлежало чете Федорченко-Ракицких, от того, что было привнесено позже и должно было покинуть территорию.

Основные усилия были направлены на реставрацию стен, потолка и всех тех предметов мебели и интерьера, которые мы здесь нашли. Работали над этим и московские, и тарусские реставраторы.
Важной задачей было расшифровать то, что я вижу вокруг, вернуть все вещи на те места, где они были. Во-первых, у меня были старые фотографии, на которых видно, что где располагалось. Во-вторых, по проводке, которую мы, естественно меняли, тоже можно было понять и расположение светильников, и расположение мебели.

А во-вторых, и это было удивительно, дом мне сам давал подсказки. Вот нахожу я в углу какой-то пакет, в пакете — завернутое в тряпки, в какие-то старые газеты, зеркало — с уникальным фацетом, которого сейчас никто не делает. Я беру это зеркало, хожу с ним по дому, пытаясь угадать, где бы оно могло висеть, в конце концов вижу два маленьких крючка, подношу зеркало — и оно садится на эти крючки. Магия. А вернее всего — максимальная продуманность.

Здесь ведь всего 55 метров, а такая функциональность и целесообразность всего. К примеру, почему дверь в кабинет сделана двумя створками? Потому что если бы она была целым полотном, то ни тот, ни этот угол не могли бы эксплуатироваться.

Эти двери в кабинет — маленькими створочками — мы очистили, но не стали красить. Хотелось сохранить здесь всё по максимуму «как есть»
А сам кабинет — кажется, что совсем небольшой, но там есть полноценное рабочее место, кровать, библиотека. И ты открываешь окно, а там у тебя весь сад. Это маленькое пространство человек умудрился сделать идеальным. В доме 1929 года постройки были даже туалет и тёплая вода! Он построил это для своей Софьи, эту печь, где можно залить в контейнер холодную воду, а из крана потечет теплая.

Этот дом научил меня настоящей эргономике и какой-то очень простой красоте.
Последнее время мне часто приходится с очень большими объектами работать, и когда ты строишь дом на 800 метров, там можно всё. А вот ты найди место для «всего» в таком помещении. При этом здесь не тесно, здесь удобно перемещаться, здесь тебя все обволакивает. Маленькие размеры не позволяют вместить всё, но они позволяют вместить только самое важное. И от этого здесь как-то тепло, и все настоящее, и хочется потрогать.

Дом сохранил фактуры и предметы из разных эпох: 30-е, 40-е, 50-е, 60-е, 70-е. Тут находишь кофемолку, примус или бидон с надписью «Клубника», там — какие-то тёрки и тазики, какие-то устройства, которые Ракицкий сделал сам, и была находка, похожая на насос велосипедный, но вся в дырочках, и я долго не могла понять, что это такое, пока однажды зашедший к нам в гости Борис Пастернак, внук писателя, не взял его в руки и не сказал, что это — опрыскиватель для деревьев. Мы то и дело проваливались в прошлое, в эту теплую, уютную, какую-то магическую атмосферу. И сейчас мне об этом говорит буквально каждый, кто сюда попадает.