Тень вогульского пня. Дорога в Копчик

Плёс бурлил камушками, расплетал косы подводной травы. Справа над рекой ложились хребты изумрудными волнами. Глубокие лога зачинали новую «волну», и горы снова катились вдоль берега. После устья речки Ослянки показались синеглазые домики. Лесенки спускались к причалам, у которых ждали лодки. Чусовая нежилась под ласковым вечерним солнцем и голубым небом. Солнечного света оставалось на час-другой.

Наш крейсер прибыл в Нижнюю Ослянку. Пройдя плёс, чуть было не сунулись на перебор. Река Теснин забурлила, задвигала камнями: «Нечего тут искать!» Лодка уткнулась носом в правый берег у нижних домов. Мы вытащили поклажу в густую июльскую траву.

К лесенке от ближайшего дома вышел дед, а за ним и всё семейство. Поздоровались. Так и так, говорю, до Копчика пойдём. Старик показал, где начинается дорога через Дунину гору, и посоветовал никуда не сворачивать. Его жена обмолвилась, где есть развилки, но глава семьи цыкнул: «И хто будет про дорогу говорить?» И добавил: «Одна тут дорога до Копчика, другой нету».

Перед походом я читал про былую жизнь тамошних вогул. В 1872 году учёные из Казани гг. Сорокин и Малиев записали в деревне рассказ об одной старухе, которая «ещё во времена своей молодости постоянно хаживала с мужем на медведя. И когда, наконец, овдовела, то всё-таки не могла оставить своего любимого занятия. Мало того, она даже сына старшого учила стрелять и ходить на зверя. Утверждали, что не было примера, чтобы старуха, выследившая медведя или лося (сохатого, на туземном наречии), возвращалась домой с пустыми руками, хотя бы пришлось прожить в лесу несколько дней«.

Памятуя про любимое занятие той старухи, я наивно спросил:
— А есть тут в лесу медведи?

Старик улыбнулся и разгладил бороду, в его глазах пробежал огонёк:
— Ну, есть. А вы што, медведей боитесь?

— Вообще-то, боимся, говорю.
— Не боись. Она сейчас с медвежатами ходит, не до Вас. Идите спокойно.

Таков был его ответ на прощанье. Кто здешняя Она, мне рассказали позже. Одну пасеку у деревни облюбовала медведица с Дуниной горы. Охранять пчёл никто не решился.

Ночь на горе

Краснокожим не пристало мелькать на глазах у бледнолицых, и вождь уверенно направил железного лося по улице Первомайской. В Нижней Ослянке всего две улицы. По левому берегу идёт улица 8 Марта.

Заросли травы с хлопьями дербенника постепенно скрывали от нас дома. Перед камнем Синим маячила кровля одинокого, последнего домика. Только миновали его, как дорога ухнула вниз, в устье лога. Она перестала быть симпатичной и превратилась в глиняное месиво, окружённое горной стеной, с одной стороны, и болотцем с ручьями – с другой. Глина алчно поблёскивала. Железный лось у Бесстрашного Тигра увяз. Мы вызволяли велосипеды из плена, прорубая путь по горному болотцу.

Не осталось ни сил, ни времени, начинало темнеть. Нужно было искать место для ночёвки где-нибудь на горе, возвращаться к реке через чёртово место не хотелось. Дорога круто поднималась вверх по Синему камню. Лоси спотыкались, но мы упрямо тащили гружёные велосипеды, поднимаясь выше и выше. Солнечная Чусовая скрылась из виду. Нас обступил девственный лес, дохнувший холодом ущелья и сумраком крон, сплетённых в поднебесье. Сколько ещё продлится подъём по почти отвесной дороге, неизвестно. Внизу остались глина с болотом. Справа – глубокий лог, слева – неприступный утёс.

Ловушка захлопнулась. Старый индеец остановился. Дальше идти не стоило. Не потому, что устали. А потому, что возникло предчувствие, что не нужно. Нам приготовили встречу, и мы должны были досмотреть пьесу до конца.
Занавес ночи торжественно открылся. Как театрал со стажем, я заранее изучил программу представления.

Вернувшись из Копчика, Сорокин описал эту дорогу в книге «Путешествие к Вогулам«:
«Из Ослянской пристани можно попасть в Копчик или верхом или пешком; о езде в какой бы то ни было повозке нечего и думать. Дорога в эту деревню есть не что иное, как едва протоптанная тропинка, которая сначала идет по берегу Чусовой и потом поворачивает в лес, поистине девственный«.

«Высокие ели достигают здесь необыкновенной толщины и покрыты длинными прядями бородатого лишайника (Usnea barbata) в такой степени, что издали дерево представляется облеченным как бы в серую мохнатую одежду. На влажной почве лежат громадные стволы, упавшие или от бурелома или же от старости, и гниют тут же на месте; поверхность их покрыта толстым слоем мха, который уступает малейшему надавлению, под ним находится громадное дупло«.

«Наконец эти же полусгнившие стволы служат как бы почвой для роскошных кустов папоротников и целой колонии шляпных грибов. Извиваясь между громадными каменьями, тропинка то вдруг опускалась на дно крутого каменистого оврага, то поднималась почти на отвесную скалу, на которую необыкновенно ловко карабкались наши верховые лошади. Иногда лес прерывался болотом, в котором лошади грузли выше колена, иногда приходилось прыгать через ямы, так как свернуть в сторону не было никакой возможности вследствие густоты леса«.

«Что особенно поражает в Уральских лесах — это мертвая тишина! ни одного звука!…
Ни одна птица, как нарочно, не пискнула. Молчание прерывалось только звуком шагов лошадей, да треском какой-нибудь ветки, лежащей на дороге. Эта тишина, вместе с постоянными сумерками, царствующими под развесистыми ветками деревьев, действует как-то тревожно на душу, и я был очень рад, когда мы выбрались из чащи и под горой, в овраге, заметили несколько изб д. Копчика» (из книги Сорокина «Путешествие к Вогулам«).

Прошло почти полтора века, а всё так и есть. И не было никакой возможности свернуть в сторону! Отовсюду на нас смотрели хмурые скалы, покрытые вековыми мхами.
Индейцы наскоро поставили вигвам на склон скалы, нависавшей над дорогой. Прямо на дороге было лучше, там было единственное горизонтальное место. А вдруг поедет лесовоз или машина какая-нибудь? Раздавит ночью палатку. Стоянку мы огородили велосипедами, растяжками, сигнальными огнями. Спектакль ожидался долгим, непрошеные гости с бельэтажа были нежелательны. Можно было начинать.

Тишина окутала ущелье, над которым мы остановились. Дорога ушла вверх, а мы заняли лучшие места на галёрке. Партер обычно бронируют товарищи в сером – мало ли, какой-нибудь лось опоздает, отправится «в буфет» водички ключевой испить.
Первое отделение началось с ультразвукового балета «Летучая мышь». Лог оказался узким и невиданной глубины. Я всматривался в него и видел противоположные стены с чернеющими дырами пещер, заваленными мохнатым буреломом. Дно терялось где-то внизу, и было ощущение, будто стоишь на вершине высокого бойца. Над нами замелькали силуэты рукокрылых танцоров. Из ущелья десятками, сотнями, полчищами вылетали на охоту стаи летучих мышей. Они едва не задевали нас – так здорово! В небе носились их тени под неслышную музыку Ночи. Рукокрылые кружили, закладывая немыслимые виражи. Браво!

В антракте зажглись звёзды, и мы отправились в «буфет». Сквозь кроны вековых сосен раскинулись рога созвездия Лося. Бледнолицые видят в нём ковш Медведицы. Вождь светил фонариком и спускался к недавнему месту битвы. Предательская глина коварно стелила мягоньким. В чишме виднелся проход, который протоптали наши железные лоси. Тут и там послышались голоса на разные лады. Это ручьи-ключевинники переговаривались. Я выбрал чашу поглубже и наполнил котелки вкуснейшей водой в мире, холодной как лёд.
Костёр запылал ярким огнём на дороге. Мы согрелись и поужинали.

Второе отделение было объявлено драматическим, с рок-оперой «Молчание ягнят». Лес замолк и погрузился во тьму. Мы решили послушать оперу в палатке и удобно устроились. Как это часто бывает на спектаклях, мы заснули. День, который длился дольше века, дал о себе знать. Пропавшие деревни и каменные исполины, залитая солнцем река – всё проносилось в голове.

Неожиданно я проснулся. В глаза слепил яркий свет сквозь палатку.
Лесовоз! Фарами светит! Как ужаленный, я выпрыгнул в ночь…
Никого. В тишине лиственницы шептались, пересмеивались. Над ущельем зависла… луна! Уф! Драматическое начало положено. Что дальше? Час Волка миновал. Стрелки показывали два часа ночи. Наступал час Медведя.

Я помнил ответ деда и думал, кто такая Она. Она пришла.
Прямо со скалы, под которой приютился вигвам, раздался грозный медвежий рёв. Такое было со мной впервые. Что делать? Я ждал. Медведица, на счастье, не спустилась. Она огласила послание императрицы залётным гостям. Медвежье-русский словарь был не нужен.

В интонациях хозяйки леса чётко было два момента. Она недовольна неожиданным присутствием в её местах. И второе – утром духу нашего чтобы тут не было.
Я искренне ей пообещал! Прорычав свою партию, Она удалилась.
Весь зал был настолько потрясён, что не было даже аплодисментов!
Опера удалась. Жаль, казанцы в 1872 году не додумались здесь заночевать, многое пропустили…

Дорога в Копчик

Мы встали рано, ни свет, ни заря. В логу под нами стоял густой туман.
Снова индейцы волокли гружёных лосей, поднимаясь вверх. Дорога лезла по висячим болотам. Мы спустились во второй лог и начали подъём на Дунину гору. Несколько раз путь нам преграждали завалы буреполома. Приходилось перетаскивать велосипеды окольными путями. В одном месте упавшую ель кто-то подпёр бревном, и мы пролезли под ней. Какие уж тут лесовозы…

Лес молчал, едва пропуская солнце. В его редких лучах таинственным огнём светился волчеягодник. Медвежье царство. Это было видно и по разрытым муравейникам, и по царапинам на коре деревьев. Следы мишек были на нашей дороге, которая стала медвежьей тропой. Здесь они лакали воду из луж. При виде следов медвежонка сердце похолодело и сжалось. Скорей бы в Копчик прийти.

Старый индеец кожей, нутром, шестым чувством ощущал, что хозяйка Дуниной горы где-то здесь. Мягкой поступью идёт за спиной, по нашим следам. От медведицы было ночное послание. В Кыну мы дали клятву на лапе Медведя, и Она не могла об этом не знать.

Слух у медведей прекрасный. Вождь индейцев крикнул на весь лес свой ответ. Это было посланием Моисея к фараону: «Дай моим людям уйти!», с интонациями от Луи Армстронга — Let My People go! И внезапно лес переменился, перестав быть враждебным.
Мы очутились в светлом божелесье. На душе стало так легко, словно находишься в священной роще. Нет, Она нас не тронет.

Мы и были в священной роще, значит, скоро будет кладбище. В таких местах всё принадлежит предкам, там не принято смеяться и шуметь, собирать ягоды и грибы, рубить деревья. Иоганн Георги в июне 1773 года описал тогдашний быт чусовских манси. У Копчика было своё «жертвенное место (тором сектедуг) поблизости, в густом, нетронутом лесу«.
Я искал глазами Вогульский Пень, зная, что его давно нет.

Николай Шахманаев, живший в деревне Копчик, вспоминал:
«На горе, недалеко от дороги, ведущей в Нижнюю Ослянку, стоял вогульский пень – обломок старой лиственницы, высотой метров шесть и толщиной не меньше метра. Туда старики ходили молиться… Уже после войны, через много лет, вогульский пень упал, я видел его лежащим«.
Сергей Гринкевич пишет, что «по воспоминаниям Александра Шатрабаева, уроженца Копчика, вогульский пень был пустотелым и существовал обычай писать на кусочках бересты или бумаги записки с просьбами и в своей собственной шапке забрасывать эти записки в дупло, идущее сверху: если забросишь, то просьба исполнится«.

«Древесная ветвь — вместилище души» (Дж. Фрэзер). Русские люди на вологодской речке Шаршеньге поклоняются соснам. У финно-угорских племён дерево является посредником между людьми и миром ушедших предков. Карелы исповедовались дереву. Верх-вычегодские коми приносили ель на исповедь умирающему колдуну. Ель — священное дерево Нижнего мира.
Манси, как правило, поклонялись лиственницам. Дерево связывает Нижний мир с подземным Зверем Мамонтом и Верхним миром. На вершине огромной лиственницы, по преданиям манси, находится гнездо Карсов, царственных птиц (пара – Солнце и Луна).
Я прислонился к могучей древней лиственнице и обнял её. По сравнению с моей жизнью, она – вечная!

Справа пришла серебрянская дорога – не сворачивали, как дед наказывал. Шли на запад. За километр до бывшей деревни появилась развилка – правая дорога уходила к реке Чувашке. В этом месте были следы лося, крупного быка. Сразу за ними были следы медведицы, затем поодаль – волка. Судя по следам, была погоня, и лось ушёл на речку Чувашку. Да, Она была недовольна…

Дорога пошла на спуск, Дунина гора пропустила нас. Действительно, внизу у края дороги показалось деревенское кладбище. На нас смотрели ясные лица красноармейцев в будёновках, мужчин, женщин. Лазарьковы, Пуповы, Шатрабаевы, Кучумовы…
Видно было, что некоторые могилы навещают, подновляют.

Царь-лес неожиданно распахнулся, и мы оказались на широком приволье. Здесь была деревня Копчик. От неё остались большие луговины на обоих берегах Чусовой. Какое красивое место!

Цветущий горный луг был окаймлён Дуниной горой. Он высоким берегом подходил к Реке Теснин. Кажется, можно на коне перелететь сразу на левый берег!

Дорога на Коноваловку была еле заметна в высокой траве. Белым ковром волновалась таволга. Когда-то здесь рождались и крестились, венчались и умирали, пахали поля и рубили избы, баловали детей.

Всё поросло быльём. Река Времени унесла с собой бывшую вогульскую деревню.

Первый рассказ из серии «Затерянные миры«.